УСТЯН АРТУР РУСТАМОВИЧ КАНДИДАТ ПОЛИТИЧЕСКИХ НАУК ВИЗАНТИЗМ ЛЕОНТЬЕВА К.Н. (1831-1891) Выдающийся русский мыслитель Константин Николаевич Леонтьев является основоположником политической идеи византизма, поэтому необходимо более подробно рассмотреть его взгляды и определить, как он понимал введённый им в научный оборот этот термин (т.е. его трактовку). Взгляды Леонтьева К.Н. необходимо кропотливо изучать, используя современный политологический анализ. «Леонтьевские» идеи предельно актуальны для новой России. Причём идея актуализируется в том случае, если она будет правильно понята, т.е. понята как с учётом контекста той эпохи, в которой Леонтьев К.Н. жил и творил, так и с учётом необходимой «фильтрации» идей этого выдающегося прозорливого мыслителя в контексте современной действительности. Взяв за основу, недавно изданную книгу «Храм и Церковь»1, в которую вошли основные религиозно-философские произведения Леонтьева К.Н., можно объективно и критически проанализировать основные положения «леонтьевского» византизма. Объективность в данном вопросе и критический взгляд на многие умозаключения Константина Николаевича крайне необходимы. Ибо выстроить мысли и чувства Леонтьева в какую-то строгую логическую схему довольно сложно без детального критического анализа. В его рассуждениях рациональный подход удивительным образом переплетается с чувственным восприятием, критерием истинности того или иного социального феномена является субъективное состояние, т.е. когда «душа болит», и его исторические пророчества (большая часть которых сбылась) основаны во многом именно на вере и на интуиции. Данная особенность Леонтьева К.Н. подчёркивается им же самим в ряде работ (о чём будет сказано далее). Характеризуя византизм, Леонтьев К.Н. с самого начала отмечает, как он его понимает. На его взгляд византизм – это, «прежде всего особого рода образованность или культура, имеющая свои отличительные признаки, свои общие, ясные, резкие, понятийные начала и свои определенные в истории последствия»2. Продолжая свою мысль он отмечает, что популярная в его время идея славизма или всеславянского союза взятая «во всецелости своей, есть еще сфинкс, загадка»3. Поэтому на его взгляд только «отвлеченная идея византизма крайне ясна и понятна», ибо эта, как он отмечает, «общая идея слагается из нескольких частных идей: религиозных, государственных, нравственных, философских и художественных»4. В то же самое время «ничего подобного мы не видим во всеславянстве»5. Так как если себе мысленно представить всеславизм, то «мы получаем только какое-то аморфическое, стихийное, неорганизованное представление, нечто подобное виду дальних и обширных облаков, из которых по мере приближения их могут образоваться самые разнообразные фигуры»6. Если же в противоположность славизму мысленно представить византизм, то, как отмечает Леонтьев К.Н., увидим «перед собою как бы строгий, ясный план обширного и поместительного здания»7. В то же время характеризуя далее византизм он эмоционально-субъективно и видимо конъюнктурно отмечает, что «византизм в государстве значит – самодержавие»8. Леонтьев К.Н. до конца своей жизни был уверен, что византизм – это самодержавие. Изначально неверная постановка вопроса ему таковой в то время не казалась. Он был твёрдо убеждён, что это так, а не иначе. Так как, если бы он владел результатами исследований современной византинистики в области политической системы Византии, то он бы узнал, что эта средневековая держава была конституционной (неписаная конституция) республиканско-монархической христианско-демократической империей во главе с василевсом и сенатом9. Подобное критическое замечание абсолютно справедливо ещё и потому, что сам Леонтьев К.Н., отдадим ему должное за это, предельно самокритичен, когда нас уверяет в том, что ему не хватает специальных знаний по Византии10. Более того он признаётся в том, что он не «учёный» и не считает себя, ни по какой науке специалистом11. Тогда возникает вопрос: как же оценивать то, что было написано прозорливым мыслителем? Видимо именно так как он же и отмечает, а именно следующее: «Без ученой подготовки, без достаточных книжных источников под рукою, подчиняясь только внезапно охватившему мою душу огню, я написал эту вещь "Византизм и славянство"»12. Далее как пламенный патриот России он отмечает, что «сила его вдохновения в то время (в 73-м году) была до того велика, что он сам удивлялся своей смелости»13. Тогда Леонтьев К.Н. думал, что если он ошибётся в исторических фактах, то это не важно; так как важна сама гипотеза, которая может оказаться верной, даже если и есть недостаток в фактах14. Важно то, отмечает Леонтьев К.Н., что «другие более меня ученые, более терпеливые и более осторожные объяснят меня»15. Вот это-то и попытаемся сделать, а, именно, «объяснить или разъяснить Леонтьева», «расшифровать» то, что он гениально-прозорливо представлял на непрофессиональном и эмоционально-патриотическом уровне, используя иносказательную лексику. Таким образом, можем смело отметить, что он был уверен в том, что его гипотеза должна быть развита и усовершенствована учёными на основе новых данных, с учётом новых геополитических условий развития страны. Он верил в то, что говорил о славянах, об их проевропейских геокультурных симпатиях и ориентациях, их антироссийский настрой. Иными словами Леонтьев К.Н. отметил будущий вектор развития славян и его обусловленность фундаментальными политико-культурными изменениями в славянском мире, которые наметились уже при его жизни. Это-то он и пытался объяснить, говоря о том, что «буржуазность юго-славян, их не религиозность, их либеральный европеизм никто отвергнуть не может», и это уже, как Леонтьев К.Н. далее отмечает, «не гипотеза, а грубейший факт», который никто и никогда не опровергнет16. Таким образом, однозначно считая Россию полюсом альтернативного Европе притяжения он понимал, что европейские славяне в геополитическом плане окончательно выпали из зоны российского влияния. Поэтому-то без византизма, без генерации новой культурной государственности невозможно будет распространить своё влияние на европейских славян, а, следовательно, без византизма не может быть славизма. Леонтьев К.Н. был уверен (и в этом он абсолютно был прав), что именно из первого вытекает второе, что если и быть славизму, то только как производное византизма. В этой ситуации кажется не столь уж важным его ошибочное утверждение, будто «вместо муниципально-аристократического, «конституционного» Рима явилась христианская, бюрократическая, муниципальная, кесарская Византия»17. Византия была восточной частью римской империи, она унаследовала всю её систему управления, добавив к ней христианский компонент. Византия была синтезной страной сочетавшей в себе христианство и римскую систему управления (выше об этом уже было сказано). В то же самое время Леонтьев К.Н. абсолютно прав, когда отмечает, что с религиозной точки зрения византизм – это «христианство с определенными чертами, отличающими его от западных церквей»18. Он также верно отмечает, что через новое сближение с Византией, а значит и античным миром, Европа немедленно пришла к той блистательной эпохе, которую привыкли называть Возрождением19. У нас же, как отмечает Леонтьев К.Н., со времени Петра принимается всё переработанное по-своему Европой, и Россия вскоре начинает утрачивать свой византийский облик20. Россия принимает «разжёванный» Европой материал. И это притом, что «основы нашего как государственного, так и домашнего быта остаются тесно связаны с византизмом»21. Леонтьев К.Н. закономерно задаётся вопросами. Семья?.. Но что ж такое семья без религии? Что такое русская семья без христианства? Что такое, наконец, христианство в России без византийских основ и без византийских форм?..22 Леонтьев К.Н. абсолютно точно отмечает, что прогрессивный и аристократический деспотизм Петра привёл к расслоению общества и ещё большему утверждению крепостничества. Либерализм Екатерины имел решительно тот же характер. Она усиливала неравенство 23. Леонтьев К.Н. однозначно отстаивая царизм и оправдывая его самодержавный характер, постоянно ссылается на Византию. Но как уже было отмечено, эта держава не была самодержавной. Тогда как понимать Леонтьева К.Н.? Видимо ответ таится в его же словах: «Я хочу сказать, что царизм наш, столь для нас плодотворный и спасительный, окреп под влиянием православия, под влиянием византийских идей, византийской культуры. Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь. Византизм дал нам силу перенести татарский погром и долгое данничество. Византийский образ Спаса осенял на великокняжеском знамени верующие войска Дмитрия на том бранном поле, где мы впервые показали татарам, что Русь Московская уже не прежняя раздробленная, растерзанная Русь! Византизм дал нам всю силу нашу в борьбе с Польшей, со шведами, с Францией и с Турцией. Под его знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы…» 24 Из вышеизложенного видно (этого нельзя не заметить), что под самодержавием он подразумевал «сильную вертикаль власти», централизованную систему управления, традиционно выручавшую Россию в сложных исторических обстоятельствах. При этом необходимо заметить, что государственная и политическая централизация у Леонтьева К.Н. тесно сопряжена с организационной и культурной мощью византийской культуры, столь необходимой для «старого и грубого славянского материала»25. Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, отмечает Леонтьев К.Н., мы погубим Россию. Ибо тайные помыслы, рано или поздно, могут найти себе случай для практического выражения26. Леонтьев К.Н. пророчески убеждает не опираться на расовую концепцию развития, а уделять больше внимания духовной (христианской) концепции. Он предвидел эпоху космополитизма и глобализма, поэтому в качестве самоидентификатора русской нации в новых условиях предлагал ей опираться на духовно-цивилизационную идею византизма, а не на европейских славян в культурном, а, следовательно, и политическом плане потерянных для России. Говоря иными словами, для Леонтьева К.Н. геополитической базой является геокультурный аспект развития России. Так как хотя и племенные чувства и сочувствия кажутся довольно естественными и понятными, тем не менее, «в них много необдуманности, модного суеверия и фразы»27. При этом, что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей? За что его любить? За кровь? Но кровь ведь, с одной стороны, ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, полагая, что любишь свою, близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Все великие нации очень смешанной крови. Язык? Но язык что такое? Язык дорог особенно как выражение родственных и дорогих нам идей и чувств. Антиевропейские блестящие выходки Герцена, читаемые на французском языке, производят более русское впечатление, чем по-русски написанные статьи "Голоса" и т. п. Любить племя за племя - натяжка и ложь. Другое дело, если племя родственное хоть чем-нибудь согласно с нашими особыми идеями, с нашими коренными чувствами28. Поэтому Леонтьев К.Н. верно отмечает, что бессмысленно искать какие-нибудь ясные, резкие черты, какие-нибудь определенные и яркие исторические свойства, которые были бы характерны всем славянам29. Славизм можно понимать только как племенное этнографическое отвлечение, как идею общей крови (хотя и не совсем чистой) и сходных языков. Идея славизма не представляет отвлечения исторического, то есть такого, под которым бы разумелись, как в квинтэссенции, все отличительные признаки, религиозные, юридические, бытовые, художественные, составляющие в совокупности своей полную и живую историческую картину известной культуры30. Рассуждая далее, Леонтьев К.Н. отмечает, что если скажем китаизм, то всем сразу понятно – это китайская культура; скажем европеизм, то, несмотря на всю сложность западноевропейской истории, можем отметить, что это именно целостная романо-германская культура31. Спрашивается где же подобная, ясная, общая идея славизма? Где соответственная этой идее яркая и живая историческая картина? Отдельные исторические картины славянских государств довольно ясны (хотя в некоторых отношениях все-таки менее ярки и богаты своеобразным содержанием, чем отдельные исторические картины Франции, Германии, Англии, Испании); но где же общая связь этих отдельных, положим, и живых, при близком рассмотрении, картин? Она теряется в баснословных временах гостомыслов, пястов, аспарухов, любушей и т. д.32 Леонтьев К.Н. отмечает, что истории древнеболгарского и древнесербского царств очень бесцветны и ничего особенного, резко характерного, славянского не представляют: они очень скоро вошли в поток византийской культуры, «не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда»; а с падением Византийского государства пресеклась и их недозрелая до своеобразно культурного периода государственная власть33. Чехи? Чехи? О чехах говорить у нас очень трудно, отмечает Леонтьев К.Н. У нас принято за правило говорить им всякого рода лестные вещи; писатели наши считают долгом ставить чехов непременно выше русских. Почему?34. Конечно, отмечает Леонтьев К.Н., чехи – братья нам; они полезны славянству, т. е. племенной совокупности славян; они полезны как передовая батарея славянства, принимающая на себя первые удары германизма35. Но, с точки зрения культурной «чех более немец, чем славянин»36. Поэтому «чех есть орудие немецкой работы, обращенное ныне славянами против германизма»37. И где же здесь славизм? Закономерно задаётся вопросом Леонтьев К.Н. Другой пример – болгары. Болгары воспитаны греками в том смысле, в каком чехи воспитаны немцами. Вера у болгар с греками одна, привычки схожи; религиозные понятия одинаковы38. Но болгары, соперничая с греками, наносят непоправимый ущерб византизму, то есть тому, откуда они получили православие и свою культуру39. Именно поэтому не только для существования славян необходим византизм, но и для мощи России40. Леонтьев К.Н. отмечает, что тот, кто потрясает авторитет византизма, подкапывается, сам, быть может, и, не понимая того, под основы русского государства. Тот, кто воюет против византизма, воюет, сам, не зная того, косвенно и против всего славянства; ибо, что такое племенное славянство без отвлеченного славизма?.. Неорганическая масса, легко расторгаемая вдребезги, и легко сливающаяся с республиканской Всеевропой!41 Удивительно как точно Леонтьев К.Н. предсказал объединённый союз европейских республик (ЕС) и поглощение этим союзом славян. Поэтому славизм отвлеченный, так или иначе, но с византизмом должен сопрячься. Другого крепкого дисциплинирующего начала у разбросанных славян мы не видим42. При этом Леонтьев К.Н. абсолютно прав когда отмечает, что «нравится ли нам это или нет, худо ли это византийское начало или хорошо оно, но оно единственный надежный якорь нашего не только русского, но и всеславянского охранения»43. Тем более важна эта мысль Леонтьева К.Н. в нынешнее критическое время когда форма (выражение идеи) должно быть наполнено конкретным содержанием (материей), ибо «если Россия примкнёт к Западу, православная цивилизация перестанет существовать»44. Немаловажно и то, что по Леонтьеву К.Н. цивилизация европейская сложилась из византийского Христианства, германского рыцарства (феодализма), эллинской эстетики и философии (к которым не раз прибегала Европа для освежения) и из римских муниципальных начал45. И в этом он прав ибо «…христианство породило западную цивилизацию и лежит в основе её политического строя и этического сознания…»46, «…центральный компонент западной цивилизации в Европе – христианство»47. Именно поэтому Леонтьев К.Н. акцентирует внимание на культурных и религиозных аспектах развития России, так как «нация, чья идентичность определяется только политической идеологией, - хрупкая нация»48. Даже США создавались людьми крайне религиозными49, но это не помешало демократизировать Англию на новой почве – в США50. Поэтому, несмотря на то, что многими Леонтьев К.Н. представляется защитником «политической архаики» он вынуждает нас своими суждениями думать о том, что России необходимо будет предпринять перед объединяющейся Европой, какой путь выбрать: «или первое – она должна подчиниться Европе, или второе – должна устоять в своей отдельности?»51. И если, как отмечает Леонтьев К.Н., ответ русских людей на эти два вопроса будет в пользу отдельности, то, что же следует делать? На поставленный вопрос он отвечает следующим образом: «Надо крепить себя, меньше думать о благе и больше, о силе. Будет сила, будет и кой-какое благо, возможное. А без силы разве так сейчас и придет это субъективное личное благо? Падений было много: они реальный факт. А где же счастье? Где это благо? Что-нибудь одно: Запад или 1) устроится надолго в этой новой республиканской форме, которая будет все-таки не что иное, как падение всех частных европейских государств, или 2) он будет изнывать в общей анархии, перед которой ничтожными покажутся анархии Террора, или 48-го года, или анархия Парижа в 71 -м году. Так или иначе, для России нужна внутренняя сила, нужна крепость организации, крепость духа дисциплины. Если новый федеративный Запад будет крепок, нам эта Дисциплина будет нужна, чтобы защитить от натиска его последние охраны нашей независимости, нашей отдельности. Если Запад впадет в анархию, нам нужна дисциплина, чтобы помочь самому этому Западу, чтобы спасать и в нем то, что достойно спасения, то именно, что сделало его величие, Церковь какую бы то ни было, государство, остатки поэзии, быть может... и самую науку!.. (Не тенденциозную, а суровую, печальную) Если же это все пустые страхи и Запад опомнится и возвратится спокойно (примет небывалый в истории!) к старой иерархии, к той же дисциплине, то и нам опять-таки нужна будет иерархия и дисциплина, чтобы быть не хуже, не ниже, не слабее его»52. Просто удивительное историческое и политическое чутьё демонстрирует нам Леонтьев К.Н. Он вынуждает нас призадуматься и определиться. Задаться вопросом, а может действительно для России в сложных условиях развития «необходимо поменьше так называемых прав, поменьше мнимого блага? Ведь права-то, в сущности, дают очень мало субъективного блага, т. е. того, что, в самом деле, приятно»53. Из вышеизложенного видно, что Леонтьев К.Н. в принципе не против Запада, он готов даже помочь ему, если понадобиться, но вопрос лишь в том способствует ли самосохранению России её вхождение в европейскую политическую орбиту? Леонтьев К.Н. уверен, что нет. Ибо плох не Запад сам по себе, а тот дух халдейства54 или экономизма который начнёт пронизывать объединяющуюся Европу. И в этом он видит опасность для России, ибо подобный дух несвойственен ей, он глубоко ей враждебен, этот дух генерирует разрушительную цинично-утилитарную культуру, ведущую Россию к развалу. Поэтому он раз за разом отмечает необходимость геокультурного вектора развития в направлении южных проливов и Малой Азии, т.е. на Юг к колыбели христианской цивилизации (Малая Азия – колыбель православия). Причём Турция должна существовать, по Леонтьеву К.Н., до тех пор, пока Россия не будет готова её заменить на Босфоре55. А это будет возможно тогда, когда Россия выработает «какую-нибудь приготовительную теорему для того, чтобы чисто племенной, бессмысленно-простой славизм не застигнул её врасплох..»56. Причём эта «теорема должна быть настолько сложна, чтобы быть естественной и приложимой, и настолько проста, чтобы стать понятной и чтобы не претендовать на угадывание подробностей и разных уклонений, которых не только столь незрелая еще социология, но и более точные науки предвидеть не могут»57. То есть Леонтьев К.Н. даёт совет каковой должна быть новая идеологическая теория России, а именно с одной стороны – профессиональной, а с другой – естественной и простой. При этом абсолютно понятно, что под этой «теоремой» он подразумевал византизм. Продолжая развивать идею, Леонтьев К.Н. пришёл к любопытному суждению, а именно, что болгарский вопрос усложнил возможность реализации самой идеи византизма на практике, ибо по этой причине впервые в русском сердце вступили в борьбу две силы, создавшие русскую государственность: племенное славянство и византизм церковный58, т.е. православие. Так как же быть в этой ситуации? Леонтьев К.Н. предлагает следующий выход – двигаться на Восток, т.е. на Юг. Тем более Россия на Востоке (Юге) имеет реальную почву для действий59. Самое существенное – это Царьград и проливы. Мы должны понять, отмечает Леонтьев К.Н., что это-то и есть для нас и для прочной организации всего восточно-христианского мира самое существенное уже из одного того, что именно этот пункт считается на Западе затрагивающим общеевропейские интересы60. К тому же, как считает Леонтьев К.Н., «Балтийское море все равно погибло для нас. Выход из него – в руках Германии, и ей ничего не стоит в удобную минуту создать два Гибралтара на двух скандинавских оконечностях»61. Подобный подход весьма актуален, если учесть современную геополитическую ситуацию в Европе. Тем более, если «Россия дорожит долговечной дружбой с Германией» (а она ею дорожит), «столь выгодной для обеих сторон, то тем серьезнее она должна заблаговременно позаботиться о другом для себя исходе, о другом направлении своих интересов, чтобы избегнуть всякого повода к столкновению даже и в далеком будущем»62. Таким образом, Леонтьев К.Н. предлагает, дабы не растрачивать силы в борьбе с Германией, оставить ей Европу, а самой заняться более существенным для будущего России – освобождением Босфора и Малой Азии. Леонтьев К.Н. подчёркивает, что «кроме нас, и некому на Востоке взять на себя ответственность за восстановление св. Софии. Исторически этот храм принадлежит, конечно, грекам или, лучше сказать, Вселенскому Патриаршему Престолу; в распоряжении этого последнего он и должен впоследствии остаться. Этого требует справедливость. Но дело в том, что в случае падения Турции сама Патриархия вынуждена будет почти исключительно опираться на нас»63. Тем более, как далее отмечает Леонтьев К.Н., «на почве Православия "нет ни эллина, ни иудея", ни русского, ни болгарина, ни грека, и вселенский, так сказать, храм св. Софии должен стать на берегах Босфора как бы внешним символом всевосточного, православного единения. Сам Босфор должен сделаться отныне средоточием мира, братства и единения для всех христиан Востока, под руководством тех из них, которые всех их сильнее, опытнее и потому справедливее»64. Возможные претензии греков в данном случае неуместны, так как они не смогут быть нейтральной стороной и обеспечить, то на что Россия потенциально способна, а именно: «все должны понять, что именно на Босфоре нужнее всего непосредственное действие сильной десницы и беспристрастного ума, стоящего выше местных и мелко-патриотических страстей. Русское влияние или русская власть в этом великом средоточии не должны иметь никакой исключительной окраски, ни юго-славянской, ни греческой, русская власть или русское влияние должны приобрести в этих странах характер именно вселенский... И в этом смысле Цареградская Патриархия должна стать для этого русского всепримиряющего влияния самой мощной и прочной нравственной опорой. Дело не в лицах, занимавших за последнее время этот великий и многозначительный по свойству самой местности престол; дело не в национальности этих лиц и не в поведении их; дело в значении самого престола. Вопрос не в епископах; не в людях, живших под вечным "страхом агарянским". Люди меняются; вопрос в древнем учреждении, под духовным воздействием которого сложилась и окрепла и наша, еще столь живучая доселе, Московская Русь»65. Поэтому, «вопрос тут не в греках или славянах; это одна близорукость, это политика жалкая и бесплодная; дело, прежде всего в умиротворении, в укреплении Вселенского Православия»66. Воистину Леонтьев К.Н. прав, ибо в подобном случае роль России – это роль «третейского судьи», великого государства, способного встать над частностями национального порядка, третьей силы, способной возродить православие на Востоке и выполнить свою историческую миссию, а значит, и актуализировать себя в Азии, продлив тем самым себе политическую и государственную жизнь. Подобный «российский глобализм» необходим, ибо как отмечает далее Леонтьев К.Н. «Царьград есть тот естественный центр, к которому должны тяготеть все христианские нации, рано или поздно предназначенные составить с Россией во главе великий Восточно-православный союз»67. Поэтому то, «не столицей Греческого и Болгарского царства должен стать, когда бы то ни было Царьград, и тем более не главным городом государств более отдаленных, а столицей именно Восточного союза этого; и в этом (только в этом) смысле его, правда, можно будет назвать вольным или нейтральным городом. Вольным только для членов союза»68. При этом Леонтьев К.Н. задаётся закономерным вопросом, а что далее? Что Россия создаст? «Разрушить враждебную силу», отмечает Леонтьев К.Н., мы, предположим, «разрушили со славой, счастьем и правдой. Но что мы создадим? Вот страшный вопрос!»69. Отвечая на него, Леонтьев К.Н. отмечает, что «создание есть, прежде всего, прочная дисциплина интересов и страстей. Либерализм и дальнейшее подражание Западу не могут создать ничего»70. То есть для самосохранения и развития России (преодоления тех социально-экономических проблем и их разрешение) необходимо чётко осознавать вектор своего геополитического (особенно геокультурного), а, следовательно, и идеологического развития. Поэтому для Леонтьева К.Н. союз с Грецией (греками) есть векторный путь развития российской геополитики на Балканах, а, следовательно, это и есть «европейский византизм Леонтьева». Леонтьев не раз отмечает ошибочность ориентации греков на Запад и в частности на Англию («греки, увлеклись… надеждами на помощь Англии»71). Но это не значит, что сам вектор ошибочен, нет. Несмотря на двойственную позицию греков, Леонтьев К.Н. предпочитает их болгарам так как «дело не в славянах и не греках... Дело в Церкви Православной, дух которой дал нам знамя... »72. Поэтому даже «если бы в каком-нибудь Тибете или Бенгалии существовали бы православные монголы или индусы с твердой и умной иерархией во главе, то мы эту монгольскую или индустанскую иерархию должны предпочесть даже целому миллиону славян с либеральной интеллигенцией… должны предпочесть для прочной дисциплины самого славянского ядра!»73. Необходимо понять отмечает Леонтьев К.Н., что «сила России нужна для всего славянства, крепость Православия нужна для России; для крепости Православия необходим тесный союз России с греками…»74. Но почему все-таки не болгары? Тем более что все болгарские интересы считались в России русскими интересами; все враги болгар считались российскими врагами75. Как раз в этом подходе Леонтьев К.Н. усматривает генеральную геополитическую ошибку России. Ведь важнее отбросить все предубеждения и однозначно сделать ставку и на фанариотов. Любое отчуждение фанариотов наносит непоправимый урон российской геополитике на Юге. Ведь, по сути, кто такие фанариоты? Фанариоты, отмечает Леонтьев К.Н., «это цареградские греки, духовенство и миряне (в особенности духовенство), это люди, которых даже прямые, личные интересы теснее, чем у кого-либо другого, связаны на Востоке со строгостью православной дисциплины, со строгостью православных преданий, православных уставов, православных чувств. Вот кто такие фанариоты. Царьград – это главный центр Восточного Православия, а фанариоты – греки Царьграда, представители, правители этого центра»76. Леонтьев К.Н. категорически отрицает субъективную оценку фанариотов в российской политической среде: «Нет нужды, что они могут быть иногда лукавы или своекорыстны. Ни лукавство, ни своекорыстие личного характера православных убеждений и правильного спиритуализма не исключают. Христианство установлено не для одних мягких, чистых или кротко идеальных натур: оно для всех характеров, для всех натур, для всякого воспитания»77. Поэтому для Леонтьева К.Н. главное – это видеть наиболее существенные детали российской политики на Балканах, а именно необходимо дорожить «верой нашего народа», и не важно, что многие русские «в церковь молиться не ходят или ходят, но редко»78. Необходимо видеть «связующую нить»79. А именно, «откуда православие к нам пришло? Не с Востока ли?.. Не от греков ли?»80. При этом Леонтьев К.Н. критически оценивает роль болгар в православном мире, отмечая их духовно-религиозную и культурную «непассионарность»: «Что может нам дать взамен всего этого величия бессодержательная, зеленая, лишенная серьезных преданий… болгарская народность? У болгар нет Святых Мест, нет древних церковных средоточий, нет великих неподвижных звезд Православия…»81. При этом Леонтьев К.Н. задаётся вопросом: «Что думать о народе, который возрождение своё начал прямо с борьбы против той церковной иерархии, правила и дух которой легли в основу его жизни, уставы и обычаи которой сохранили его в течение веков под гнетом иноверной власти?»82. Не намекает ли Леонтьев К.Н. в данном случае на глубокий потаённый «богомильский дух» болгар? Леонтьев К.Н. отмечает, что «старые» славянофилы воображали себе, что затмение турецкого полумесяца повлечет за собою немедленно яркий восход сияющего православного солнца на христианском Востоке. Они мечтали о каких-то патриархально освежающих югославянских родниках! Как возвышенны, как благородны были эти мечты! Как упорно сохранились они у немногих, оставшихся прежними славянофилами и доныне! И как ошибочны эти надежды, как призрачен этот яркий, своеобразный культурный идеал! Горькая ошибка наша; поправим ли мы ее?83 Вопрошает Леонтьев К.Н. При этом он отмечает, что, только живя в Турции, он понял с ужасом и горем для себя истину, что отрицательное действие мусульманского давления, за неимением лучшего, спасительно для славянских особенностей и что без временного «турецкого презервативного колпака» невозможно в будущем возрождение христианства на Востоке, т.е. на Юге84. Россия по мысли Леонтьева К.Н. должна суметь «вовремя заменить давление мусульманства» своей более высокой дисциплиной – дисциплиной духа, заменить тяжесть жесткого ига суровым внутренним идеалом; унизительный и невольный страх агарянский свободным страхом Божьим…85. Но откуда взять эту «духовную дисциплину» как не из организационного начала византизма. То есть из того, что позволяет создать принципы российской «социально-политической субординации», позволяет прекратить ущербную борьбу против Вселенского Патриарха и в целом христианства в России. Для Леонтьева К.Н. «истинно-национальная политика должна и за пределами своего государства поддерживать не голое, так сказать, племя, а те духовные начала, которые связаны с историей племени, с его силой и славой. Политика православного духа должна быть предпочтена политике славянской плоти, агитации болгарского "мяса"... Национальное же начало, понятое иначе, вне религии»86, есть не что иное, как национализм или ещё хуже «славянский расизм», и то и другое разрушает идею восточно-православного союза. Поэтому даже если и панславизм – неизбежность, то это должен быть панславизм православный, а не панславизм либеральный и космополитический. В данном случае Леонтьев К.Н. также прав, если его понимать с учётом того, что он отмечает далее, а именно: «Вероятно, те из дипломатов наших, которые стояли за болгар, в пылу практической деятельности не нашли времени осмотреться кругом внимательно и понять того до грубости поразительного факта, что во всей Европе чисто национальное начало, т. е. племенное, разрешившееся от религиозных уз, при торжестве своем дает плоды вовсе не национальные, а, напротив того, в высшей степени космополитические или, точнее, революционные»87. То есть для Леонтьева К.Н. абсолютно очевидно, что разрыв национального начала с религиозными узами приведёт Европу к торжеству космополитизма, а, следовательно, революции. Почему Леонтьев К.Н. ставит знак равенства между космополитическим и революционным? Видимо потому, что разрыв национального с религиозным приведёт Европу к «духовной опустошенности» и создаст «революционный духовный вакуум», который будет заполняться в этой ситуации более дисциплинированной духовной и религиозной системой (таковой на данный момент является ислам). Поэтому-то Леонтьев К.Н. и призывает «сомкнуть ряды» повысить «дисциплину духа» и тем самым сохранить себя. Именно поэтому он столь скептически относится ко всему «либеральному», неспособному дисциплинировать русский дух перед угрозой духовно-дисциплинированного и пассионарного ислама и перед «духовно расхлябанной и апассионарной» Европой. Конечно, Леонтьев К.Н. не против тех благ, которые возможны с приходом в Россию развивающего её либерализма, но весь вопрос в том, какой смысл вкладывается в это понятие, и что принять за непреходящие ценности? (А таковые, по Леонтьеву К.Н., должны быть). Поэтому-то для Леонтьева К.Н. крайне важно, чтобы Россия смогла выработать и фундаментально теоретически обосновать свой «третий путь» развития. Чтобы Россия смогла, наконец, создать тот идеал культурной государственности, который невозможен вне рамок византизма, только и способного сформировать своеобразный «стиль культурной государственности», а, следовательно, и общественного поведения. Этот идеал культурной государственности, по Леонтьеву К.Н., неразрывно связан с разрешением Восточного вопроса. При этом он должен быть «самый высший, самый широкий и смелый, самый идеальный, так сказать, из всех возможных идеалов»88. Потому что «если идеал наш будет слишком односторонен, мелок и прост, то мы, стремясь без меры настойчиво только к ближайшим, очередным целям и не храня в душе иных заветов, можем испортить себе будущее, закроем себе путь дальнейшего, правильного и спасительного развития»89. При этом необходимо иметь ввиду, что «Россия – не просто государство; Россия, взятая во всецелости со всеми своими азиатскими владениями, это – целый мир особой жизни, особый государственный мир, не нашедший еще себе своеобразного стиля культурной государственности (говоря проще – такой, которая на других не похожа)»90. Таким образом, Леонтьев К.Н. хочет сказать, что, только выработав особый стиль культурной государственности, Россия может стать полноценным государством-цивилизацией. Именно поэтому важно не только изгнание турок из Малой Европы и «даже не образование во что бы то ни стало из всех славян, и только из славян, племенной конфедерации (выделено – У.А.), а должны иметь в виду нечто более широкое и по мысли более независимое»91. То есть фактически Леонтьев К.Н. нам предлагает создать, выражаясь словами Оболенского Д.Д., «Византийское Содружество Наций» на конфедеративной основе. То есть создать такой союз, в который на конфедеративной основе входили не только славяне, но и греки, армяне и другие восточные христиане, взяв за основу идею Вселенского Христианства с центром в Царьграде. Таким образом, Леонтьев К.Н. представляет нашему вниманию свою концепцию объективного идеализма, на чём собственно и основан его византизм. Удивительно современен для нас Леонтьев К.Н. и тогда, когда отмечает, что «свержение позорного ига азиатской орды»92 не является самоцелью, так как «удаление турок только необходимый прием, это одно из неизбежных средств и больше ничего»93, ибо необходимо в большей мере думать об обустройстве самой России и в этом плане нельзя допускать «власти собственных адвокатов, либеральных банкиров и газетчиков»94. Но при этом необходимо помнить, что «насилие не может так опозорить людей, как их собственная непостижимая глупость»95. Глупостью видимо, по Леонтьеву К.Н., является, презрение к туркам только за то, что «они не либеральны, не индустриальны», живут воинственными идеалами, - «это все не наше, и не старорусское, и не новославянское, а самое обыкновенное европейское»96. То есть иными словами, Леонтьев К.Н. предостерегает нас от привнесения на Юг идеологии либеральной демократии того, на чём основана «миссионерская» политика современных Соединённых Штатов на Ближнем Востоке. Ибо Юг эту идеологию не воспримет и начнёт процесс отторжения и сопротивления, что опасно для российского геополитического влияния в этом регионе. Поэтому Леонтьев К.Н. считает, что хотя и «изгнание турок необходимо», тем не менее «освобождая христиан, мы должны иметь в виду не столько их свободу, сколько их организацию»97. Добавим, организацию на конфедеративной основе ряда христианских государств в Малой Азии, например, Греции и Армении. Тем самым, выполнив перед ними свой «культурный долг»98. А для этого необходимо всеми возможными способами, избавляться от «либерально-эгалитарных идей» и не потому, что они сами по себе «плохие идеи», а потому что они не способствуют позитивно-поступательному развитию России пускай медленному, но развитию. Иначе, как отмечает Леонтьев К.Н., мы погубим и свою будущность, и будущность всего Востока99. Виртуозность «леонтьевской» политической тактики проявляется и тогда, когда он советует использовать в борьбе с турками не аргумент их «недемократичности», как это делает Европа, а аргумент опасности европейского либерализма для целостности Турции100. России же необходимо перед лицом всей Европы и Америки объявить, что «мы не намерены больше жить чужим умом, и приложим все старания»101, чтоб возродить у нас государственность и централизованную власть. Итак, для Леонтьева К.Н. высшим идеалом при разрешении Восточного вопроса является нечто более широкое, более содержательное и по мысли более самобытное, чем мещански-сентиментальная охота на «азиатских варваров» и чем простодушное славянофильство102. Даже создание конфедерации независимых славянских государств не должно быть высшим идеалом России: «Уже и теперь для внимательного ума ясно из самых положительных, реальных данных истории, современной этнографии, текущей политики, из географических отношений и даже из некоторых оттенков национальной психологии, что бессознательное назначение России не было и не будет чисто славянским»103. Леонтьев К.Н. при этом добавляет, что «назначение России еще и потому не может быть односторонне славянским, что сама Россия давно уже не чисто славянская держава»104. На этом пути необходимо избегать, по Леонтьеву К.Н., «космополитического демократизма» и «политического национализма» («два оттенка одного и того же цвета»105), разрушающие в равной мере любую перспективу позитивно-поступательного геополитического развития России. Грекам же Леонтьев К.Н. советует смириться с тем, что фактическое преобладание в православном мире перешло к славянам (т. е. к русским, около которых группируются остальные славяне), хотя и номинальное предводительство в Православной Церкви принадлежит им. Греки должны видеть, что центр тяжести в этом деле на Севере, в России106. Причём как уверяет Леонтьев К.Н. «сближение между обеими Церквами должно бы исходить от России, как от стороны более сильной. Желание такого сближения, заявленное со стороны Российской Церкви (по крайней мере, в лице более значительных ее представителей), было бы, без сомнения, встречено греками с полнейшим сочувствием; русским было бы легко приобрести расположение и любовь…» греков «…как умеренностью и скромностью, так и снисходительностью к традиционным идеям греков о первенстве Византии»107. Тем не менее, в каком бы состоянии не находились взаимоотношения России с греками они не должны влиять на генеральную линию по ориентации на Балканах на Грецию. Главное – это генерация новой культурной государственности. Как отмечает Леонтьев К.Н., подобная историческая цель достигается, конечно, веками, сознательными и бессознательными усилиями целого ряда поколений, их прямыми и косвенными, совершенно даже иногда нецелесообразными действиями; но история доказывает нам, что некоторые удачные предприятия и решительные поступки влиятельных и власть имущих лиц, увлекающих за собою толпы или приостанавливающих известное движение, определяют дальнейший тип или стиль культурного развития и могут считаться поворотными пунктами всеобщей и частной истории108. Таким поворотным пунктом для России Леонтьев К.Н. считает «взятие Царьграда и заложение там основ новому культурно-государственному зданию»109. Но при каких выгодных обстоятельствах можно достигнуть этой цели? Леонтьев К.Н. предлагает следующие обстоятельства, выгодные для России и для всего славяно-восточного мира (с учётом современных геополитических реалий): 1) Война с Англией. 2) Соглашение с Германией. 3) Анархия во Франции. 4) Неустройства в Болгарии и Сербии110. Россия должна по Леонтьеву К.Н. создать новую прочную организацию на старой почве. При этом нужен крутой поворот, нужна новая почва, новые перспективы и совершенно непривычные сочетания, а главное, необходим новый центр, новая культурная столица. Само собою, разумеется, дополняет Леонтьев К.Н., что Царьград не может стать административной столицей для России, подобно Петербургу. Он не должен даже быть частью или провинцией России111. Этот Великий мировой центр должен стать культурным центром «нового восточного мира»112. Новый центр снизит роль и значение откровенно прозападного Петербурга. Административная столица же самой России, отмечал Леонтьев К.Н., почти невольно перенесется на юг. При этом Леонтьев К.Н. предполагал, две России: одна с новой административной столицей (в Киеве) и другая – глава Великого Восточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре113. Конечно, каким бы не был Леонтьев К.Н. «политическим пророком» он не мог себе даже представить, что Россия лишиться Киева. Тем не менее, предположим, что южный вектор развития в нынешних геополитических условиях может быть сохранён с переносом столицы России, например в Ростов-на-Дону. И не важно, что придётся менять столицу ведь и исламский мир менял не раз свои столицы. Мусульманство, начавшись в Мекке, перешло потом в Багдад, Бруссу, Адрианополь и Царьград; и, покинув Царьград, оно должно будет искать себе новый центр в Азии или в Африке или окончательно разлагаться и угасать, подобно религии Зороастра114. Россия начала свою историческую жизнь в Новгороде; но очень скоро перенесла свой центр в Киев, потом во Владимир и Москву, потом в Петербург и теперь, видимо, рвется от него опять к югу... Итак, религиозная культура исламизма и государственность русского племени со стороны этой "непоседности" сходны. Но, с другой стороны, разница между ними огромная. Исламизм, меняя центр, менял племя, менял государственность, но сам не менялся, как и следовало ожидать от своеобразной религиозной культуры. Русское племя и русская государственность, имея в себе всегда мало оригинального, всякий раз, меняя центры, меняли и нечто весьма важное в своем культурном типе, во всем строе своей жизни и в духе своего мировоззрения. Новгород – первый зародыш государственности и племенного объединения: призвание варягов; Киев – Православие и начало удельной системы (какая-то неудачная попытка своеобразного устройства); Владимир (ненадолго – такое же преддверие Москвы, как Новгород преддверие Киева); Москва – падение удельной федерации; Царство; утверждение восточно-византийского культурного стиля; новый порыв, так сказать, из "варяг в греки"; Петербург – Европа; обратный порыв "из греков в варяги", но с сохранением огромного, уже крепко нажитого, византийского запаса. С 61-го года нашего столетия крайний европеизм, по-видимому, торжествует; иллюзия "благоденственной", эвдемонической демократизации увлекает петербургски настроенную интеллигенцию всей России; начинается разложение петровской России по последним европейским образцам. Тысячелетию русской государственности ставят памятник в Новгороде; а тысячелетие для государств – цифра роковая и страшная, ибо очень немногие государственные формации прожили больше 1000 лет; большинство прожило меньше! И вероятно, если бы не было этого спасительного Восточного вопроса и этого великого Царьграда115, то Россию можно было бы «списать». Цареградская Русь освежит московскую, ибо московская Русь вышла из Царьграда; она более петербургской культурна, т. е. более своеобразна; она менее рациональна и менее утилитарна, т. е. менее революционна; она переживет петербургскую. И чем скорее станет Петербург чем-то вроде балтийского Севастополя или балтийской Одессой, тем, лучше не только для нас, но, вероятно, и для так называемого "человечества"…116. Подобным образом будет осуществлено необходимое России «культурное отделение от Запада»117. При этом необходимо, чтобы новые европейские идеи, с XVIII века господствующие до сих пор, доказали бы как можно скорее и яснее свою несостоятельность. Нынешнее большинство решительно не понимает, что пошло и низменно, что в жизни изящно или величественно; не понимает даже, что государственно и что негосударственно118. Леонтьев К.Н. в дополнение ко всему вышеизложенному отмечает, что единственный «культурный конкурент» Царьграду – Париж, и он должен быть разрушен: «Разрушение Парижа сразу облегчит нам дело культуры даже и внешней в Царьграде»119. Поясняя свою позицию он отмечает: «И неужели это только бессильное желание варварской зависти? Не думаю! Не вернее ли, что это нечто вроде пророчества, если не совсем уже научного, то полунаучного, гипотетического, по индуктивному способу из примеров исторических выведенного»120. А после развала Турции и необходимого образования на её месте «великого Восточного Союза под гегемонией России, славяне вынуждены будут устремить все внимание свое на дела внутренние, на свой социальный строй»121. К тому же господствующий в Европе либеральный социализм ведёт к грядущей дестабилизации. Индивидуально-плутократический и конституционно-демократический строй европейского общества окажется никуда негодным и уже слишком неустойчивым. В этой ситуации все восточные и славянские нации, которым необходимо будет так или иначе войти в состав вышеупомянутого Великого Союза, принуждены будут из чувства самосохранения произвести у себя дома прогрессивно-реакционные реформы, которые могут придать их обществам больше стойкости и уменьшить в недрах их ту лихорадочную подвижность, которой так болезненно увлеклись все наиболее образованные нации мира; сначала Франция со дня объявления прав человека (с 89-го года прошлого века); потом вся романо-германская Европа (с 48-го года нынешнего столетия) и, наконец, и наша Россия с 61-го года122. Прав ли Леонтьев К.Н. в данном прогнозе покажет только время. Добавим лишь, что подобное развитие ситуации в Европе вполне возможно и исключать нельзя. Другой политический прогноз Леонтьева К.Н. сбылся, а именно: «Есть основания думать и надеяться, что осуществленная в государственно-культурной практике аграрно-рабочая идея оказалась бы не чем иным, как новой формой феодализма и больше ничего; т. е. новым, особого рода закрепощением лиц к разным корпорациям, сословиям, учреждениям, внутренне-принудительным общинам и отчасти даже и другим лицам, как-нибудь особо высоко карьерой или родом поставленным»123. Далее не маловажно отметить отношение Леонтьева К.Н. к науке, ибо для него наука только тогда наука, когда она свободно и охотно служит не только сама себе и не демократии, а религии124. Восток, по Леонтьеву К.Н., всегда давал содержание, Запад – форму125. Нужна вера в дальнейшее и новое развитие Византийского христианства126. Что приведёт к соединению церквей, но только с иным обратным движением: духовной победой Востока над Западом127. Леонтьев К.Н. отмечает, что благоприятное для России разрешение Восточного вопроса (завладение проливами, в какой бы то ни было форме) приведёт и к «умственным изменениям»128. Близится конец собственно петровской и петербургской России?!.. Иными словами на началах исключительно европейских России нельзя уже жить?!.. Неужели это не ясно и это не поразительно?..129. Леонтьев К.Н. до конца своей жизни был уверен, что «конец петровской Руси близок...», поэтому необходимо поскорее отойти от него, «отрясая романо-германский прах с наших азиатских подошв!». Надо, чтобы «идеалы петербургского периода, поскорее в нас вымерли», для мудрого достаточно сказанного130. Конечно Леонтьев К.Н. предельно эмоционален когда говорит об «азиатских подошвах», так как далее он однозначно признаёт следующие формулы: 1. «Русская цивилизация – есть цивилизация европейская!». 2. «Русское православие – есть православие византийское!». 3. «Русская государственность помещается между ними»131. Именно потому, что он признаёт вышеозначенные формулы, он призывает искать новые идеи, ибо как бы традиционные идеи не казались современникам хорошими и спасительными, человечество постоянно жить ими не может132. Леонтьев К.Н. не отрицает европейское, ибо «принимая европейское, надо употреблять все усилия, чтобы перерабатывать его в себе так, как перерабатывает пчела сок цветов в несуществующий вне тела ее воск»133. При этом важно сохранить «начала наивные» также как и «сознательные». Без наивных элементов нет жизни134. Леонтьев К.Н. постоянно напоминает нам, что «православие создано не русскими, а византийцами, но оно до того усвоено нами, что мы и как нация, и как государство без него жить не можем»135. Россия хочет того или нет, но она «онтологически» продолжает византийские традиции, она является «чадом византийской культуры»136. Каким же тогда образом «наше русское "национальное сознание" может отказаться от подобной очевидности?»137. Государственная Россия без православной дисциплины разрушится быстрее других держав; поэтому-то она должна искать свою культурную самобытность в византийских конях, а не гнаться за каким-то новым, никем, не виданным чистым славизмом, который, по всем доступным ныне признакам, рискует выйти ничем иным, как или самым жалким, или самым страшным европеизмом новейшего времени138. Далее Леонтьев К.Н. ещё более резко отзывается о российских политиках: «Как русский гражданин, как патриот, я возмущался тем, что мощные представители Императорской России, графы и князья наши, тянутся боязливо – по следам каких-то славянских халуев-демагогов»139. И далее: «Бога дипломаты наши не боятся оскорбить (думал я), потворствуя нарушению древних и весьма существенных канонов; а боятся раздражить – каких-то паршивых болгар, которых как мух Россия может задавить одной лишь ступней своей»140. В заключение своих работ Леонтьев К.Н. объясняет, почему он выбрал именно термин «византизм»: во-первых, потому, что российское православие византийского происхождения; во-вторых, потому, что он хотел сделать поправку к книге Данилевского, который по странной ошибке в перечислении культурных типов своих пропустил византийский тип и соединил его весьма неудачно в одно с типом староримским; в-третьих, потому что он хотел «выйти из заколдованного круга понятий»141. Леонтьев К.Н. при этом хотел отнестись объективно (естественно-исторически) к той самой религии, которая для его внутреннего мира стала уже не только высшей святыней, утешением и главным мерилом жизни, но даже и некоторого рода "игом", от которого он избавиться не мог, если бы и пожелал: «Ум мой, воспитанный с юности на медицинском эмпиризме и на бесстрастии естественных наук, - пожелал рассмотреть и всю историческую эволюцию человечества и, в частности, наши русские интересы на Востоке, с точки зрения особой естественно-исторической гипотезы»142. Леонтьев К.Н. хотел, чтобы его взгляды, его опасения и сочувствия, были понятны не только тому, кто сердцем подкуплен в пользу Православия, но и атеисту, и католику, и мусульманину, и даже образованному китайцу, если бы он прочитал его книгу143. Он стремился выйти умом из «заколдованного круга» своего сердца, для того, «чтобы и с другой точки зрения, вне этого круга утвержденной, доказать, что в этом лишь круге – русским необходимо жить, если они хотят остаться русскими»144. Поэтому Леонтьев К.Н. задаётся вопросами и объяснениями: «Вне личной веры и цели, какая же точка могла быть лучше, удобнее, вернее культурной? Какая же еще точка могла бы быть "естественно-историчнее" этой? Иной – я не знаю! Даже чисто психологическая точка зрения может считаться стоящей в том же культурном кругу. А раз я стал на точку зрения культурную, да и, кстати, заметив уже раньше, что Данилевский просмотрел культуру византийскую, - то, разумеется, мне сподручнее стало называть "византизмом"» русское Православие, российское государство, освящаемое Православием, и многие отражения Православия и православной государственности в литературе, поэзии, архитектуре и т. д.145. Таким образом, Леонтьев К.Н. называет Россию наследницей особой византийской культуры, то есть, то, что, по его заверению, «другие не решаются или даже обижаются так называть»146. Как далее он отмечает: «Наследие это усвоено нами так глубоко, что оно есть самый существенный культурный признак русской нации, а что она его значительно видоизменяет в лично моральных и политических приложениях к жизни – это, само собой разумеется; и против этого кто же будет спорить. Итальянцы, испанцы и французы – лет 200, 300, 400 тому назад – были все более или менее ревностными католиками, - но и тогда, при одной и той же религиозной культуре, их национальные темпераменты, их нравственные наклонности, их государственные отношения и привычки были весьма различны; несмотря даже на одновременность в истории. Тем более должны быть, разумеется, физиологические и нравственные отличия между русскими XIX века, подданными Императора Александра III, и византийцами, подданными Феодосиев, Ирины и Юстиниана»147. Уверяя и доказывая свой византизм, Леонтьев К.Н. подчёркивает фундаментальные особенности действительной цивилизации, то есть наличие своей собственной правовой системы, своей религиозной и политической системы. Но именно этого у России нет, всё привнесено или из Западной Европы или Византии. Так о какой самостоятельной российской цивилизации может идти речь в данном случае?148 «Очень грустно! Но что же делать? Русское национальное сознание, отмечает Леонтьев К.Н., чтобы быть сознанием хорошим, - должно быть, прежде всего, прямо и с самим собою искренно. Европа – так Европа; византизм – так византизм! При этой прямоте – скорее не ошибешься и в расчетах на будущее»149. Подводя итог своим умозаключениям Леонтьев К.Н. отмечает, что, употребляя слово «византизм», он только пытался указывать на религиозно-культурные корни русской силы и русского национального дыхания150; он хотел напомнить, что не следует россиянам искать того чего нет – особой славянской духовности; какого-то нового славянского Православия, а надо однозначно признать и придерживаться своих византийских духовных корней. Итак, в заключение необходимо отметить следующие базовые положения византизма Леонтьева К.Н.: 1. Аксиоматичность геополитической и геостратегической ориентации России на Балканах на Грецию. 2. Союз «православных» стран и народов на базе религиозно-культурных и государственных особенностей, ибо «что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей?». 3. Приоритет духовно-культурной самобытности («духовной идеи») над расовым родством («идеей крови»). 4. Необходимость создания в России «культурной государственности». 5. Необходимость осуществления «культурного отделения России от Запада» в том числе с помощью переноса столицы России на Юг. 6. Централизованное государственное управление и византийско-евразийская сущность России. 7. Создание Восточного Союза на конфедеративной основе со столицей в Царьграде. 8. Стратегический вектор развития русской геополитики – Босфор и Малая Азия с опорой не только на «греков», но и на «восточных христиан» (армян и сирийцев). 9. Необходимость создания собственной политической культуры, которая должна быть основана на духовно-исторических традициях, потому что «если скажем китаизм, то всем сразу понятно – это китайская культура; скажем европеизм, то, несмотря на всю сложность западноевропейской истории, можем отметить, что это именно целостная романо-германская культура». Поэтому византизм необходимо понимать как целостную «греко-армяно-славянскую» культуру (данное название предложил Гумилёв Л.Н.). И хотя Леонтьев К.Н. об этом прямо не говорит, это следует из логики его рассуждений. 10. Плох не Запад сам по себе, а тот дух халдейства или экономизма который начнёт пронизывать объединяющуюся Европу. 11. России необходима «духовная дисциплина» как производное организационного начала византизма (т.е. греко-армяно-славянской культуры). 12. Разрыв национального с религиозным ведёт Европу к «духовной опустошенности» и создаст «революционный духовный вакуум», который будет заполняться более дисциплинированной духовной и религиозной системой (исламской). Поэтому необходимо «сомкнуть ряды» и повысить «дисциплину духа», чему не способствует «либеральное начало», неспособное дисциплинировать русский дух перед угрозой духовно-дисциплинированного и пассионарного ислама и перед «духовно расхлябанной и апассионарной» Европой. 13. Необходимо не отрицание благ, которые возможны с приходом в Россию развивающего её либерализма, а определение смысла данного понятия, и принятие непреходящих духовных ценностей которые должны быть определены и поставлены в качестве приоритетных начал развития России. 14. «Византизм» - это религиозно-культурные корни русской силы и русского национального дыхания; а, следовательно, россиянам не следует искать того чего нет – особой славянской духовности; какого-то нового славянского Православия, а надо однозначно признать и придерживаться своих византийских (греко-армяно-славянских) духовных корней. 1 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. М.: АСТ, 2003. 2 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Византизм и славянство. М.: АСТ, 2003. С. 9. 3 Там же. 4 Там же. 5 Там же. 6 Там же. 7 Там же. 8 Там же. 9 См.: Новиков А. А. О характере политической власти в ранней Византии (IV-VI вв.): Историографический обзор, 1945-1995 гг.//Правоведение. – 1996. – №3(214). C. 175-183; Медведев И.П. Правовая культура Византийской империи. СПб.: Алетейя, 2001. С. 30-31; Устян А.Р. Политическая философия неовизантизма. М., 2005. С. 8-13, 22-25, 59, 70-72; Устян А.Р. Политическая концепция неовизантизма. М.: ИСН, 2003. С. 52-53, 57. 10 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Византизм и славянство. М.: АСТ, 2003. С. 19. 11 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Записки отшельника. М.: АСТ, 2003. С. 296. 12 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Письма к В.С. Соловьёву. М.: АСТ, 2003. С. 614-615. 13 Там же, с. 615. 14 Там же. 15 Там же. 16 Там же. 17 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Византизм и славянство. М.: АСТ, 2003. С. 123. 18 Там же, с. 9. 19 Там же, с. 11. 20 Там же, с. 13. 21 Там же. 22 Там же, с. 14. 23 Там же, с. 27. 24 Там же, с. 30. 25 Там же, с. 37. 26 Там же. 27 Там же, с. 38. 28 Там же. 29 Там же, с. 39. 30 Там же, с. 39-40. 31 Там же, с. 40. 32 Там же, с. 41. 33 Там же. 34 Там же. 35 Там же, с. 42. 36 Там же, с. 42-43. 37 Там же, 45. 38 Там же. 39 Там же, с. 52-53. 40 Там же, с. 54. 41 Там же, с. 55. Во времена Леонтьева К.Н., как он же отмечает, очень многие в Европе желали слияния всех прежних государств Запада в одну федеративную республику (Там же, с. 129). 42 Там же. 43 Там же. 44 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003. С. 211 45 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Византизм и славянство. М.: АСТ, 2003. С. 102. 46 Бьюкенен П.Дж. Смерть Запада. М.: АСТ, 2003. С. 362 47 Хантингтон С.П. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003. С. 501, 527 48 Хантингтон С.П. Кто мы? М.: АСТ, 2004. С. 527 49 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Византизм и славянство. М.: АСТ, 2003. С. 71. 50 Там же, с. 113. 51 Там же, с. 129. 52 Там же, с. 130. 53 Там же. 54 Там же, с. 113. 55 Там же, с. 134. 56 Там же, с. 135. 57 Там же. 58 Там же, с. 136. 59 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Храм и Церковь. М.: АСТ, 2003. С. 139. 60 Там же, с. 140. 61 Там же, с. 141. 62 Там же. 63 Там же, с. 143. 64 Там же. 65 Там же, с. 145-146. 66 Там же, с. 146. 67 Там же. 68 Там же. Желать видеть Царьград каким-то всеевропейским вольным и вовсе даже и косвенно недоступным для нас городом может только простодушное незнание дела или преступное в своих тайных целях лицемерие (Леонтьев К.Н., там же, с. 147). 69 Там же, с. 147. 70 Там же. 71 Там же, 72 Там же, с. 149. 73 Там же. 74 Там же. 75 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Письма отшельника. М.: АСТ, 2003. С. 154. 76 Там же, с. 156. 77 Там же. 78 Там же, с. 157. 79 Там же. 80 Там же. 81 Там же. 82 Там же. 83 Там же, с. 158-159. 84 Там же, с. 159. 85 Там же. 86 Там же, с. 160. 87 Там же, с. 170. 88 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Письма о восточных делах. М.: АСТ, 2003. С. 174. 89 Там же. 90 Там же. 91 Там же. 92 Там же. 93 Там же. 94 Там же. 95 Там же. 96 Там же, с. 175. 97 Там же, с. 177. 98 Там же, с. 178. 99 Там же, с. 177. 100 См.: Там же. 101 Там же. 102 См.: Там же, с. 178. 103 Там же. 104 Там же. 105 Там же, с. 181. 106 Там же, с. 200. 107 Там же. 108 Там же, с. 208. 109 Там же, с. 209. 110 Там же. 111 Там же. 112 Там же, с. 210. 113 Там же. 114 Там же, с. 212. 115 Там же. 116 Там же, с. 213. 117 Там же, с. 214. 118 Там же, с. 220. 119 Там же, с. 221. 120 Там же, с. 221-222. 121 Там же, с. 224. 122 Там же. 123 Там же, с. 225. 124 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Записки отшельника. М.: АСТ, 2003. С. 232. 125 Там же, с. 265. 126 Там же, с. 280. 127 Там же, с. 288. 128 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Средний европеец. М.: АСТ, 2003. С. 491. 129 Там же, с. 491-492. 130 Там же, с. 492. 131 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Письма к В.С. Соловьёву. М.: АСТ, 2003. С. 618. 132 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Грамотность и народность. М.: АСТ, 2003. С. 519. 133 Там же, с. 529. 134 Там же. 135 Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. Письма к В.С. Соловьёву. М.: АСТ, 2003. С. 612. 136 Там же. 137 Там же. 138 Там же, с. 614. 139 Там же, с. 616. 140 Там же. 141 Там же, с. 616-617. 142 Там же, с. 617. 143 Там же. 144 Там же. 145 Там же. 146 Там же. 147 Там же, с. 618. 148 См.: Там же, с. 619. 149 Там же. 150 Там же, с. 622.